Линии дней - Евгений Карпенко

– Я подавлял тебя?

– Да.

– Свобода эта мнимая. На честную зарплату её быть не может.

– Ну и пусть эта зарплата будет нечестная, пусть не твоя… пусть это вообще будет другой человек.

От подступившего волнения я смог лишь у неё спросить:

– Кто он? Южная молодёжь, горячая кровь?

– Телом я тебе не изменяла,… я писала тебе об этом, – медленно проговорила Елена, и, помолчав, добавила: – …Но душа моя не с тобой. Так.

– …У меня давно нет к тебе женского желания, – продолжала она выгружать на мою голову эту груду отборных валунов. – Не то чтобы быть с тобой, даже разговаривать. Здесь же другое – мне хочется говорить с ним, хочется рассказывать ему всё своё,… не знаю, как это выразить. Он действительно молод, хорош собой, мы работаем в одном отделе. А тело моё в последнее время как-то замерло. Помнишь, вечером перед отъездом в Тюмень ты сказал мне об этом: фригидна. Тогда я обиделась, а теперь понимаю… именно так.

Я верил ей, и не верил. В платоническую любовь сорокалетней женщины мало кому, дано верить.

– Видел, какое я себе купила платье? – улыбнувшись, Елена добавила моим мыслям соответствующей динамики: – Жёлтое, лежит на полке в шкафу?

Вернувшись домой, я нашел это жёлтое платье. За ним, в глубине полки увидел её сотовый телефон, – почему-то в разобранном виде, с отключенной батареей и вынутой сим-картой. Инстинктивно протянув к нему руку, я тут же одернул её, – чувствуя, зная, что там скрывается для меня много всякого тяжкого.

Вынув платье, я с горечью развернул его: красивое, праздничное, но праздника уже не моего, стороннего, чуждого. И всё-таки следовало признать, что именно оно, это жёлтое платье было единственной достойной её покупкой, можно сказать поступком за весь период моего отсутствия. Всё остальное – в запустении.

Мне не хотелось увидеть, узнать этого её молодого человека, у меня не было к нему ревностной неприязни, – было ясно, что инициатива в этой родившейся привязанности в Елене.

Ревность пересиливала боль – бессилия, беспомощности духовного влияния на её сердце. Я вспоминал, что, будучи молодым, не раз слышал от женщин нечто подобное. Женщин замужних, разведённых, брошенных, – подавленных духом, волею, истерично сражающихся с бытовыми неурядицами, надвигающейся старостью, и податливых к любому сексуальному поползновению.

Тем не менее, я был счастлив в те дни. Сближение с детьми, теплота в общении с ними делали каждый из них необыкновенно радостным, праздничным. С Еленой же довольно было и того, что она позволяла мне и о чем просила: поддержать неловкий её ход на ступенях дворика, сделать массаж головы, купить халатик, колготки, шампунь… попросить врача, перевести её, наконец, в другую палату. В общем, возглавить весь сонм разнообразных житейских мелочей, сопровождавших её теперешнюю жизнь. И жить с этим оставшимся из возможного, было для меня приятно.

Близилось первое сентября, и мы готовили Яну к школе. Втроём с Анютой и Яной ездили по магазинам, покупали ей кофточки, блузки, канцтовары. Меня умиляла её детская непосредственность, женское внимание ко всем этим хорошеньким мелочам: одежде, обуви, заколке для волос, и я чувствовал, как в командировках далеко отошёл от естественных человеческих радостей.

Окрепнув, Елена стала проситься домой, но Анна Александровна выписывать её не спешила.

– Елена всё также с нами скрытна, – говорила она. – Однако полагаю, что причина этого расстройства кроется в нарушении вашей семейной гармонии. И для восстановления её психики теперь потребуется не один месяц. Кроме того, ей нужно обязательно проверить свой гормональный фон. Дефицит определённых гормонов может затруднять химический обмен в клетках мозга… у женщин в подобном возрасте такое случается.

От этих слов у меня холодело внутри. За почти четверть века совместной жизни я так и не узнал ни химическое, ни тем более духовное строение жены. Было очевидным, что болезнь её имеет начало задолго до этого, возможно ещё с моей московской командировки.

Перспектива оставаться ей здесь надолго (залечат!) тревожила всех нас, и я не раз звонил Анне Александровне с просьбой о выписке.

– Поверьте мне, ни одного лишнего часа ваша жена здесь не будет, – раз за разом мягко повторяла мне Анна Александровна, и я невольно соглашался: всеми позитивными переменами в состоянии Елены мы были обязаны только ей.

По распоряжению Рустама Алексеевича мне по делам производства пришлось снова лететь в Тюмень, но теперь я чувствовал себя гораздо спокойнее, увереннее, ибо знал, что Елена на пути выздоровления. И какова же была моя радость, когда позвонив Анюте перед обратным вылетом из тюменского аэропорта, я вдруг услышал, что Елену из больницы выписали, и вместе они едут домой! Не помня себя, встал к ближайшему хвосту идущих на посадку людей. И только увидев мой билет, симпатичная девушка-контроллёр поправила меня:

– Здесь на Салехард. Москва, – там!

– Ох… – засмеялся я. – Чуть в Салехард не улетел!

Уже вскоре после выписки Елена попросила поездить по магазинам, приодеться, – ей очень хотелось выйти на работу, вернуться в отдел здоровой, помолодевшей, блеснуть новыми нарядами. И, невзирая на боль, мне было приятно ухаживать за ней, подавать для примерки платья, выбирать сумочки, кофточки. В новых одеждах она стала и впрямь хороша, постройневшая, повеселевшая. И только в глубине её глаз время от времени мелькало затаившееся беспокойство, застывшая тревога…

…Мы славно провели эти дни, не правда ли? – повысив голос, спросил Лев вынырнувшую вдруг из пляжных сумерек Елену.

– Правда-правда… – усмехнулась Елена, и, сев ближе к костру на шезлонг Льва, прижалась к его плечу. – У меня прошедший год прошёл в тумане, глубоком тумане. Вначале я много переживала за всё, нервничала… потом, как теперь выяснилось, сахар за двадцать, диабет. А дальше и вовсе сплошной туман. Я и сейчас слабо понимаю, что со мной было. Однако здесь в голове заметно прояснилось.

– Да-да, недавно мы узнали, ещё одну причину случившегося душевного расстройства, – добавил Лев: – При приёме в больницу лечащий врач неврологического отделения почему-то не придал значения уровню сахара в анализе крови Елены. А по выписному листу перевода в психиатрию, сахар превышал норму более чем в три раза. В психиатрии же решают проблемы глобальные, и деталями вроде сахарного диабета заниматься там недосуг. А ведь эта болезнь чревата и психическими расстройствами. Так что Анна Александровна была права, рекомендуя исследовать химический состав жены.

Теперь вот лечимся: диета, таблетки.

Глядя на затухающие сполохи пламени, мы долго сидели молча.

– Пора нам… – негромко сказала Елена и поднялась.

– Ну, прощай, – Лев тоже встал, и крепко пожал мою руку. – Огромное спасибо, что выслушал меня. Я очень рад нашей случайной встрече!

– Как же теперь работать будешь? – спросил я его напоследок.

– До Нового года придётся летать в Тюмень, завершать начатое. А дальше не знаю,… компания выиграла крупный подряд на строительство жилого комплекса в Сургуте, но я не уверен, что смогу продолжать работать в командировках. Что-то надорвалось в душе…

Попрощавшись, они стали неторопливо удаляться во тьму и Лев вдруг обернулся:

– И береги свою жену. Меньше жалуйся ей на свои проблемы, а главное, не оставляй надолго. Ибо всё, что связывает нас с женщинами, всегда очень важно, всегда серьёзно, – в отсветах костра издали крикнул он мне и шагнул вдогонку Елене.

Грушевая роща

рассказ

1

Это случилось со мной в заснеженном январском Нальчике несколько лет назад. Сложилась деловая встреча: стёршиеся с ладоней рукопожатия, стопка согласованных бумаг, канувший в небытие фуршет. С гостеприимными партнёрами была прогулка по главной улице города, выставочный зал, кафетерий, где на видном месте красовался большой рекламный плакат музыканта Димы Билана.

«А знаете, что Билан родом из нашей республики? Здесь недалеко есть селение Урвань, он жил там…» – заметил южный коллега, поймав мой взгляд.

«Нет же, он из Аушегира, – возразил другой собеседник, – это его бабушка живет в Урвани. А вообще, детство он провёл в Хасанье…»

…Знаю, помню. Названия этих посёлков, невзирая на приличное отдаление во времени (лет около сорока) вижу вполне отчётливо – на маршрутных табличках замызганных автобусов нальчикского пригородного автовокзала. Когда нам с братом было лет по семь-восемь, мама работала там уборщицей. Дело было зимой, серый халат матери, снежная слякоть перронов, грязь. В её руках оцинкованный короб для мусора, веник, и всюду пошлость мужского заигрывания: матери 29, осужденный по политической статье отец уже второй год в тюрьме «Каменка». В расположенное рядом с тюрьмой одноимённое селение ходили отсюда автобусы, и наименование маршрута в правом нижнем углу их лобовых стёкол имели особенно удручающий подтекст.